class="p1">Соня настойчиво идёт наверх. Это колокольчики – стеклянные, тонкие… Их звон сливается в боль – такую знакомую, вырезанную ножом на сердце, выдолбленную в закоулках памяти долотом и кувалдой, – это та самая музыка, та самая… Она узнаёт её переливы.

Перед глазами живо встают картинки из такого недавнего прошлого, где в полумраке спальни самозабвенно темачат двое – любимый мужчина и её единственная подруга.

– Бòли, – хрипит, изгибаясь, Ириска. – Пожалуйста…

– Я чувствую. Будет, маленькая…

Соня цепляется непослушными пальцами за облупленные старинные перила, уставившись остекленевшими глазами на картинку из полумрака спальни. В колокольчики врывается терпкая скрипка.

Мужчина командует:

– На колени.

Ириска оседает и обнимает его за ноги, содрогаясь всем телом.

Ухватившись за чугунные ограждения, Соня тоже сползает вниз, на холодный камень щербатых ступеней, все в колючей песчаной крошке. Пол лестничной клетки вымощен древней кирпичной плиткой, и на глазах у Сони её поверхность покрывается паутиной винтажных трещин, которая всплывает голографической сеткой и неподвижно зависает в воздухе, накладываясь на видение порки.

В истерику скрипки, перебивая, врывается фортепиано.

Флоггер взлетает в танце. Удар! Крик! Кольцо стукается о стену, натянутая верёвка вибрирует мелкой дрожью. Удар!

– Детка! – это Глория. – Ты вроде писить хотела, не?

Паутина плиточных трещин рассыпается в прах.

Соня пьяно встаёт и зажимает рукой рот.

«Во имя всего святого. Хватит уже. Хватит!»

Колокольчики навязчиво теребонькают в голове, скрипка воет, зло напирают клавишные, и всё это происходит не где-то там наверху, совсем нет. Соня стискивает ладонями уши, но музыка не прекращается. Растоптать бы все эти колокольчики в пыль! Разбить эту скрипку о стену! Сбросить рояль с обрыва.

Она бежит вниз и, рванув на себя дверь, ныряет туда.

Внутри её встречает полураздетый мужчина с длинными седыми волосами, – широкая грудь покрыта шрамами и татуировками, набедренная повязка украшена меховыми белыми лоскутками, монетками, косточками и пластинками, – этакий полуголый шаман. Глаза раскосые, бурятское лицо, знакомые черты. И живот такой круглый, мягкий – так и хочется в него провалиться.

– На танцы? – миролюбиво спрашивает Шаман, широко улыбаясь. Зубы чёрные, одного переднего нет.

– Угу, – угрюмо кивает Соня, всматриваясь в него и усиленно моргая. Не узнаёт.

– Проходи! Первая будешь.

Соня скидывает куртку с сапогами, – куртку Шаман успевает словить на лету, – и юрко ныряет в туалет. Выходит оттуда совершенно блаженной. Садится по центру зала на пол, застеленный ковролином.

– Я тебя здесь раньше не видел, – говорит Шаман.

– Соня, – она протягивает руку.

Шаман пожимает её и держит, не отпуская. От его ладони идёт и разливается по телу тепло, в подушечках пальцев колются мурашки-иголочки.

– Соня… – задумчиво произносит он, будто сканируя её через прикосновение, проникающее до самых костей. – Ты что ли не узнаёшь меня, Кошка?

Соня в упор разглядывает Шамана:

– «Кошка, дай списать»? Ты?

– Я, Кошка, я… – он расплывается в тёплой улыбке.

– Шама-а-ан! – она охает и заливается забористым смехом: – Вот так да! Я тебя не узнала! Как ты изменился! – она разглядывает его с головы до ног, потом сдавленно пищит: – Ой-й… – и, выдернув ладонь, бежит к вешалкам. – Я ведь как чувствовала, я…

Она ныряет в дырявые карманы пуховика – шарит там, шарит, проникает пальцами в глубокие, точно норы, дыры, заполненные синтепоном. Наконец, извлекает на свет маленькое рубиновое сердечко. С торжественным видом вручает:

– Велено тебе передать. Привет от Марата. Вот, потерялось в машине, когда он тебя подвозил.

– Марат! Дальнобой-то? – ахает Шаман, принимая находку. – Ох, ты ж. Как он, Кошка?

– Крутит баранку, – улыбается Соня. – На пути из Китая уснул, говорит, чуть не погиб. Теперь при тахографе.

Шаман какое-то время крутит камень в руке, шмыгает носом.

– Спасибо. Я искал его. Я правда его искал. И тебя.

Соня толкает Шамана в плечо, татуированное чёрной кошкой:

– А помнишь, как у тебя на контрольной ручка закончилась, и ты хотел себе в пастик чернила из моей перекачать?

Набрал полный рот чернил, – и язык, и зубы стали фиолетовыми, – училка выгнала обоих с урока за дикий хохот.

– Такое забудешь, как же, – улыбается он, снова беря её за ладонь. – Маму к директору вызывали потом.

– Татуха твоя, – кивает Соня, – на мою Глор похожа.

– Глор – это кошка?

– В какой-то степени да, – отвечает она загадочно.

– Ты, – смущённо отвечает Шаман, нехотя отпуская её, – располагайся. Потом ещё поболтаем. И потанцуем ещё.

Соня заваливается на ковролин спиной, раскидав руки и ноги по сторонам. Шаман тихонько включает музыку, в которой на фоне вибрации диджериду гулко бумкают барабаны. Сам куда-то уходит, продолжая крутить в руке рубиновый камень.

Соня закрывает глаза. Это другая музыка. Другая. Музыка. Никаких колокольчиков.

– Мр-р-р, – выводит руланды Глор, примастыриваясь рядом, у шеи, и подбирая лапы. – Мир-р-ровая татуир-р-ровка…

Вскоре подтягиваются остальные: хлопает дверь, слышатся голоса. Покой нарушает оглушительный визг и надрывный вопль:

– Приве-е-ет!

Ириска! Будто от удара в живот Соня сгибается пополам.

– Ой, ё! – Глория, растопорщив шерсть, исчезает.

– Привет, солнце.

Что ж за день такой… Сплошные встречи.

– Вот это да! Куда ты пропала? Го переодеваться! Ты мне сейчас всё-всё расскажешь! – кричит Ириска и дёргает, тянет Соню за руку. – Сто лет в обед! Ну и ну!

Та нехотя поднимается, плетётся следом. Чокер на Ирискиной шее – кожаная полоска с металлическим колечком спереди, – мощным магнитом притягивает взгляд.

Раздевалкой служит тесное пространство, занавешенное тюлью. Там уже толкутся девчонки, и все они топлес – так и выпархивают, по одной, наружу.

– Ну рассказывай, что, где? Ты здесь была хоть раз? Шамана видела? Ты к нему присмотрись, кстати. Он одинок и свободен! И квартирка своя имеется! – тараторит Ириска, освобождаясь от одежды – платье и колготки летят в угол, а сверху падают розовые стринги из «шкуры молодого дермантина», как она пошутила однажды.

– Мы с ним в школе сидели за одной партой, – делится Соня.

– Да ты что! – вскрикивает Ириска. – Ничосе!

– Списывал у меня домашку. Защищал, – улыбается Соня воспоминаниям. – Он большой мой друг.

Ириска, хитро прищуривается:

– Друг, ага. Друг… Рассказывай давай, как ты?

На её белоснежной коже ниже талии красуются багровые пятна кровоизлияний и пара иссиня-чёрных синяков.

– Я? Да нормально я. А ты что… Так и пойдёшь? – оторопело спрашивает Соня.

– Здесь всегда очень жарко, – пожимает плечиками Ириска и к вящему облегчению подруги вытаскивает из необъятной сумки две красные тряпки – одну оборачивает вокруг бёдер, пряча синяки, а из второй пытается соорудить лифчик, но, промучившись секунд пять, бросает эту затею. Тряпка летит в кучу поверх трусов.

– А я и не взяла ничего такого, – теребит Соня рукав своего примитивного платья «а-ля мешочек».

– Ой! – Ириска хохочет и выуживает из бездонной сумки тонкое голубое парео. – Я всё таскаю тебе подарок. Держи! Распродажное! Я его в море, правда, намочила… А, вот ещё! – и следом она достаёт настоящее сокровище – согнутую до излома открытку, на которой изображены три плывущие на мелководье касатки с чёрными, будто лакированными спинами. – Извини, подписать не успела. Две последние у барыги урвала. «Один евро! Один евро!» Я помню, ты…

– Спасибо, – выдавливает Соня, до крови закусив губу.

Они обнимаются. Ирискины волосы благоухают свежими розами и лепестками жасмина. На парео пенятся волны, белеют силуэты летящих чаек и стаей плывут дельфины, – краски отчасти выцвели, но, кажется, оно даже пахнет водорослями и солью. И деревянными дощечками пирса, нагретого солнцем. И гладкими окатышами, щедро насыпанными по краю прибоя. И почему-то ещё кокосовой стружкой и шоколадом.

– Спасибо, они чудесны, – говорит Соня, прижимая подарки к сердцу. – И ты тоже. Чудесна.

– Да брось, – Ириска взмахивает рукой и принимается придирчиво разглядывать себя в маленьком зеркале, прислонённом к стене: втягивает живот, встаёт на цыпочки, цокает язычком, а затем восторженно верещит: – Ах да, Сонча! Зацени татуху! Как тебе? Как? А? Правда, клёво? – и она поворачивается другим боком.

Жирная анаконда тугими кольцами обвивает её бедро, – тщательно прорисована чешуя и маленькие, злобные глазки.

«Да я видела», – едва не проговаривается Соня.

– Красивая…

Открытка